Голосование за ходы

Было немного странно. Вчера она строила воодушевленные планы, как соберет всех-всех причастных к Страшной Рэдстонской Тайне, построит рядком (или лучше кругом?) и заставит выложить всю подноготную, каждого по очереди. А потом они все вместе будут составлять некий план, прячась на пыльном чердаке, разучивая индейские заклинания и, подобно Гарри, Гермионе и Рону, обсуждая, палочка из какого дерева (кстати, когда там последняя книга?) лучше всего подойдет для открытия Разрыва. Но теперь, когда их компания насчитывала уже семь человек — Руби только успевала здороваться со всеми, знакомыми и не очень, — она все меньше понимала, как им нужно организовать свою оппозиционную деятельность и что вообще предпринять дальше!
А ведь это еще далеко не все. Ребят, вовлеченных во все это дело — и что уж темнить, не без ее настойчивого участия, будто она весь город решила отправить в этот чертов Разрыв, — было намного, намного больше. Карр, Роберта… Кто еще? Кого еще они с девчонками втянули?..

Руби заозиралась по сторонам.
— Пс! Эй, шкет! — Она выловила из потока спешащих к раздевалке младшеклассников конопатого мальчугана. — Знаешь ДэЛарджа? Ну из старших классов! Не знаешь? Ну найди того, кто знает! Короче, передай, что его ждут в парке на ярмарке, понял? По вчерашнему важному делу! Понял?
Парнишка явно оказался понятливый, а еще предприимчивый, потому что остался стоять на месте, покачиваясь с пятки на носок и не вынимая ручонок из карманов широких черных штанов, при этом всем своим видом выражая сомнение.
— Ну спросишь с него пару баксов за ноги, в чем проблема? А если не найдешь, — Руби наклонилась и со всей серьезностью, на какую была сейчас способна, добавила, указывая пальцем на уходящего Деккера, — вон тот здоровяк обеспечит тебе проблем. Теперь ясно? Так что давай реще.
Конопатый пацан умчался — то ли мифическое вознаграждение от ДэЛарджа, то ли мифические тумаки от Дабл Ди в этот раз подействовали безотказно. Руби повернулась к ребятам. С очень неоднозначным выражением лица — чем-то средним между двумя крайностями — не то победным, не то извиняющимся.
— Вот. Теперь все, можем выдвигаться. — И когда их группа двинулась на выход, спросила, обращаясь одновременно ко всем. — Эй, а заметили, как Деккер смотрел на Уайнер сейчас? У-у-у...

— Кейси, послушай. — Руби вздохнула. — Просто отвези нас в "Спрингс", хорошо? Я объясню. Я сейчас все объясню.
Руби устроилась на втором ряду. Она смотрела на подругу через зеркало заднего вида, и этот ненадежный зрительный контакт отчего-то усиливал нарастающее чувство вины, невесть откуда взявшееся от последних слов Паломы. Руби почувствовала в ее голосе недоверие и начинала ощущать, что просит девочек делать то, что они не обязаны для нее делать, и втягивает их в такую хрень, от которой лучше бы держаться подальше.
— Ты, конечно, это все правильно говоришь. Какой-нибудь урод мог зайти под ником Ронни и, как ты сказала, "пошутить". И честное слово, если это так, то лучше бы ему остаться неизвестным. В Рэдстоне слишком много людей, кто такое не простит. Но блин... — Руби задумалась на секунду. Она глубоко вздохнула, словно собираясь с силами. — Я говорила с парой ребят из тех, кто там был. Ну, во время прорыва плотины. Они сказали мне, что попали в такой разрыв, вот только им повезло выбраться, а Рону нет! Понятно теперь? И полгода молчали об этом. Потому что все вокруг, Палома, дофига правильны и рациональны, чтобы поверить им. А во всех этих книжках, газетах и прочем есть... обрывки... хоть что-нибудь, что им поможет. Давай, теперь можешь проводить свой анализ. Но только поверни сперва чертов ключ и нажми уже чертову педаль! И поехали!

Вопрос Уайнер оказался одновременно донельзя глупым и удивительно точно подчеркивающим всю абсурдность и неуловимую, мутную тревожность ситуации. Руби пыталась нащупать в уме эту крошечную вероятность, с которой они все вместе вчера упустили из виду проводящуюся в Рэдстоне Ярмарку Ловкачей. Поначалу она подумала, что все в порядке — ведь Уайнер как раз тем и занималась, что искала информацию про Ярмарку, значит могла знать заранее, а может и говорила, да только Руби пропустила мимо ушей, но по лицу Джилл можно было с уверенностью сказать, что для той сегодняшнее событие стало не меньшим сюрпризом. И Руби, точно так же не понимавшая ничего, только тупенько покивала в ответ на ее вопрос.

Вчерашняя уверенность и вчерашнее возбуждение почему-то не остались с ней со сменой суток — ночь смыла их, подарив ей одни только сомнения и острое чувство недосказанности. Последнее, пожалуй, было очень верным: ей снова требовалось обсудить все и со всеми — по порядку и с самого начала. Все в ее голове уже успело перепутаться. Слишком много совпадений и подозрительно зависящих друг от друга вероятностей присутствовало в этом непростом уравнении, какие не учат решать ни в одной школе. Воодушевлял (воодушевлял ли?) разве только факт, что немного, пожалуй, приходилось в Штатах школ, да и городков, что уж, где бы приключалось столько чертовщины, как в их Рэдстоне. Уж в чем, а в этом местные, то ли из-за какого-то особого местячкового патриотизма, то ли просто из-за свойственной жителям глубинки простоты и впечатлительности, уверены были с пеленок.

Руби казалось, что она испытывает какое-то предчувствие, как в моментах, когда в фильмах начинает играть тревожная музыка. Это ощущение, правда, нельзя было назвать тревогой, скорее предвкушением — с маленькой каплей затаенного страха. И отчего-то сейчас, как будто очередной день и правда обновил все связи между вчерашними подельниками, ей сложно было каким-то образом выразить это чувство в словах и поделиться им с Кейси и Джилл, хотя Руби была почти уверена в том, что они испытывают что-то похожее. И они ждали — встреча с Деккером, Томми, Дином и остальными должна была многое решить, должна была запустить какой-то отсчет; взгляд Руби бегал по верхам, широченные плечи Дабл Ди и его неизменную бейсболку приметить оказалось несложно. Руби помахала рукой, привлекая внимание здоровяка.

Заходя в часовню, Лиззи неосознанно оглянулась через плечо. На секунду она испытала странное ощущение, словно без спроса вторгается в чужую вотчину, переступает черту, отделяющую обыденное от тайного и духовного, и ей было необходимо узнать, что никого не было в этот момент позади и никто не смог бы застать ее. Церковные обряды и порядки всегда казались чем-то заветным, к чему Лизетта отродясь не была причастной и в целом мало что понимала.
Солнечные лучи, заливающие часовню, подцвеченные разномастной мозаикой, казались пронизывающими, и удивительно отчетливо была видна в них взвесь пыли и тонкий ее слой на полупустых полках. Лизетта осмотрела их внимательнее.
Она взяла и покрутила в руках книжицу, раскрыла на случайной странице и шепотом прочитала несколько строк. Схлопнула и снова отметила, как закрутились перед лицом пылинки.
Спрятав книгу и прутик под мышку, Лиззи подошла к другой полке. Изображения святых были ей знакомы. Матушка, кажется, не раз рассказывала о них, но она все пропускала мимо ушей. И теперь ей, стоящей здесь, прямо напротив их лиц, отчего-то стало немного стыдно перед великими праведниками, будто их молчаливые образы могли укорить ее за легкомысленность и забывчивость. Внимательно вглядываясь в фигуры святых, она постаралась припомнить слова маменьки о каждом из них.
Лизетта зажгла свечу перед ликом Святой Катарины. Как бы там ни было, но из всех троих только ее лицо отражало ту светлую радость и то предчувствие, которое ощущала сама Лиззи. Огонек показался ей совсем тусклым, и сейчас больше чадил, чем давал света. Но он будет становиться только ярче по мере того, как ночь начнет брать свое.
Лизетта выглянула наружу. Никого, кажется, еще не было. Она сделала новый круг — теперь уже внутри часовни. Осторожно обойдя огороженную перилами лестницу, она остановилась перед каменными ступенями и покосилась на деревянную дверь. Спускаться вниз совсем не хотелось — было боязно. Здесь же, в часовне, казалось куда уютнее, и Лиззи с удовольствием могла потратить еще немного времени на изучение ее внутреннего убранства.

Лиззи рассматривала витражи, склонив голову набок, равно как сложенный из кусочков стекла крестьянин смотрел на золотой колосок. Все это были очень обычные для их Уолвича сцены и образы — крестьяне и зерно, зерно и крестьяне, труд и плоды этого труда, — обычные, но вместе с тем и знаковые. Отец Мальфред нашел бы что рассказать. О честности и обязательности, о смирении и совестливости. Наверное, все это, по мнению святого отца, было здесь, в этих переливающихся в солнце мозаиках.
Лизетта дотронулась до лица женщины, бросающей в землю семена. Ее гладкая стеклянная щека была теплой. Отчего-то Лиззи вновь вспомнила матушку — и расстроенно поджала губы. Никакого послушания или совестливости в ее поступке не было — Лиззи собиралась получить благословение отца Мальфреда наперекор воле родителей. Оно, может, и не против правил, может, и не нарушает таинства венчания, не делает его ложным или грязным, но и хорошего тут было мало. И Лизетта предпочитала думать, что ее вынудили. Раз уж собственные отец и мать не желали дать ей напутствия, пришлось взять все в свои руки. А потом… Потом они примут Говарда. Или Говард и его семья примет их — тут уж как посмотреть.
Последняя мысль вызвала у нее озорную улыбку. С улыбкой она обошла часовню легким шагом, прутиком сбивая шишки чертополоха, поросшего с темной стороны.
День догорал медленно, и солнце лениво катилось к горизонту по пологой дуге, и все равно было куда выше, чем могла бы достать искрящаяся в его лучах вершина Топфелл. О, а она была высокой — Лизетта за свою жизнь видела ее только издалека, с окраин Уолвича, она воображала себе, что от подножья, должно быть, вид горы будет закрывать половину неба. В хмурые дни ее белоснежный гребень вспарывал облака.
Но сегодня небо было ясным. Наверное, потому-то день тянулся так долго, даже сейчас было светлым-светло. Лиззи оставалось лишь ждать, когда раскаленный круг коснется частых зеленых крон — и окрасит их в золото.
Не зная, чем пока что себя занять, Лизетта осторожно заглянула вглубь часовни.

— Я знаю, кто такой Р. Р. Фолкин. — Уронила Руби.
Именно уронила. Ей показалось, что ее слова упали и разбились, разлетелись на осколки, острые и ранящие. Они разбились, потому что ее губы, ее руки, ее мысли стали ватными, — и на секунду ей показалось, что даже воздух стал спертым и ватным, а голоса девочек, говорящие о койотах, ловкачах, индейцах, газетах, и прочем, и прочем, затерялись и увязли в нем, были слышны словно из-за стены, как старое дребезжащее радио, которое не стоит внимания. Они говорили очень много, особенно Джилл. Уайнер с какой-то механической безжалостностью вываливала факты — все новые и новые, — и даже не зная всей подоплеки, была удивительно близка к правде. Только рассказ Тома и Дина склеивал разрозненные и на первый взгляд ничего не значащие сведения вместе. Склеивал и скреплял так, что от получавшейся картины становилось страшно.
Руби хотела бы рассказать им. Слова практически сидели у нее в горле и на языке, кололись и резали, просили произнести их. Но она не знала, как ей следует поступить.
— Но этого не может быть, Кейси. — Вытаскивая из ряда книг учебник по истории, который наконец нашелся, она и его едва не выронила из рук. — Просто не может. Ронни в разрыве… Койот… Долбаная чертовщина!
Последние слова она произнесла шепотом, но так взволнованно и несдержанно, что слышно было, наверное, по всей библиотеке.
Сорок минут, о которых говорила Джилл, показались ей огромным сроком — непозволительно большим. Но почему именно сейчас? Почему именно эти сорок минут? Полгода со времени той трагедии она не замечала вокруг себя ничего необычного или жуткого — а теперь, когда мальчики посвятили ее в свою тайну, ей кажется, что счет идет на секунды.
— Давайте быстро собираем все-все-все, что у нас есть. Или что мы найдем в короткие сроки. И едем искать Дабл Ди. Он тоже был там, когда все случилось. Он должен узнать. Только я... Я не помню его адреса... Черт!
Учебник по истории хлопнулся о стол, а Руби опустилась на стул рядом. Она в смятении потирала лоб.
— Так, короче. Мы поедем в "Спрингс". И надо побыстрее. Миссис Робертсон, можно я возьму учебник домой?

Руби здорово задело, как Том отвернулся от ее предложения. Несмелого предложения, стоит заметить! Ей, вообще-то, тоже пришлось перебороть собственный скептицизм, чтобы его сделать. Да, после такой отповеди Марка, который как всегда горазд все испортить, наверное, трудно было спокойно усидеть на месте. Но МакНевилл тоже хорош! Он что, всерьез обиделся на ее брата?
Руби, конечно, отчасти понимала, что сейчас должно твориться в душе у Тома. Он же знает, что в его рассказ непросто поверить, и в то же время ждет, что в него поверит хоть кто-то; хочет спасти друга, но не знает как, — и быть может, что также понимает, но просто не желает принимать тот факт, что Рона давно уже нет и что спасать уже некого. И он держал эту бурю сомнений в себе все это время — день за днем, месяц за месяцем, — а теперь решил осторожно поделиться и, получив закономерное недоверие, отступил. Но почему? И что это сейчас было? Неужели он такой глупый, что не понял ее намека? Или неужели он весь из себя такой важный, чертов главный драматический персонаж — "о, быть или не быть!" — и предпочел сделать вид, что не заметил, продолжив строить из себя мученика?

Всем этим трем болванам нужно было раздать по хорошей оплеухе! Марку — за то, что мог поддержать, но предпочел сыграть в циника. Дину — за то, что не пытается остановить МакНевилла. И наконец Томми…
Руби поднялась. Она не могла понять, что сейчас чувствовала, но знала одно — она хотела запустить чем-нибудь в повернувшегося к ней спиной МакНевилла. Но в то же время не хотела его ранить — хватит с него и полетов с велосипеда. Поэтому она схватила попавшуюся на глаза колоду карт, которую, по ее мнению, даже в порыве гнева нельзя было превратить в случайное орудие убийства, и сжала ее в руке.

— Слышишь, ты! А ну стой, долбаный ты страдалец! — Нервно крикнула Руби и зло запустила колоду вслед МакНевиллу. Карты рассыпались, только малая их часть достигла спины Томми, остальные закружились в воздухе, разлетелись, и тут же стол и часть дорожки, ведущей к дому, оказались усыпаны черно-красной крапиной. — Как долго ты еще "не будешь мириться"? Полгода, твою мать, прошло, а ты все ждешь! Чего ты ждешь? И куда ты, блин, пошел? Думаешь, можно вот так заявиться в гости, притащить у себя на хвосте это… эту… — Руби на секунду запнулась, ей не хватило воздуха, — эту хрень! Ко мне притащить — а потом уйти как ни в чем не бывало? Сначала впутал, а теперь говоришь, что слишком гордый, чтобы принять мою помощь? Ну ты и придурок, МакНевилл!

Руби тоже опустилась на лавку. Она все еще смотрела на МакНевилла сердито, хотя и сердилась уже скорее понарошку — остывала Руби Осборн обычно так же быстро, как и закипала. Говоря образно, например, на языке ее напарников из "Варкрафта", она расходовала запас своего гнева очень рационально, и зачастую подобной короткой вспышки хватало, чтобы расставить все точки в положенных им местах. Втайне, впрочем, она была благодарна и Дину — как знать, возможно, именно его нелепый комментарий смыл последний налет желчи и раздраженности со всей их компании.
— Допейте, пока совсем не остыл. — Буркнула в ответ Руби. — Зря я, что ли, варила?

Она все так же наигранно-сердито проследила за тем, как Том прикуривает в очередной раз, будто он какой-нибудь Майкл Мэдсен, который в "Донни Браско" сигарету не выпускал из рук. Руби поймала себя на мысли, что почему-то неосознанно сравнила МакНевилла именно с Сонни, а не с тщедушным Курильщиком Лайтманом, к примеру, и почувствовала, как от осознания этого факта у нее вдруг загорелись уши, а ворот свитера стал неожиданно жарким, тесным и колючим.
Руби снова вскочила со своего места и принялась торопливо собирать разбросанные вокруг карты.

— Ладно, я поняла, что Карр баран. — После короткой паузы начала она. — Но ты-то чего в этого Карра уперся? Давай по порядку. Во-первых, нужны все-все-все факты, которые только можно собрать, — вот тогда уже можно припереть твоего Карра к стенке. С пустыми руками, как я поняла, к нему ходить смысла нет. Вспоминайте всех, кто имел хоть какое-то отношение к случившемуся. Все, что у них есть или было, любые детали. Составляйте чек-лист, как это типа делают в нормальных конторах, как будто вы бюро расследований какое, — я сейчас не шучу, — и по порядку выполняйте каждый пункт. Элементарно же, блин.
— И он прав, между прочим. — Складывая собранные карты на край стола, Руби кивнула на брата. — Нужен же нормальный план. Вот вам нормальный план. Давай, какой там первый пункт? Потом запишем на бумаге.

Руби тоже хотела сказать, что она "что-то почувствовала", а еще что ее карты оказались вовсе не теми, которые держала она всего несколько секунд назад, но ее мнение, кажется, ребятам было не особенно важно. Она хотела было возмутиться — не всерьез, разумеется, а так, для проформы, просто напоминая, что у женщин в этой стране тоже есть право голоса, — но передумала, ощутив странное напряжение и смятение в том, как повели себя Дин и Томми. Они что-то знали — и это тайное знание объединяло их и всю произошедшую только что мистику.
Взгляд Тома изменился, когда он сел за стол и начал свой рассказ, и Руби отчего-то немного оробела под этим взглядом, который почти коснулся ее плеча, — не меньше чем от слов МакНевила. Когда она говорила про охренительные истории, то не имела в виду ничего подобного, ничего настолько бредового и пугающе реального одновременно, и уж точно не ждала такой откровенности.

Слушая Томми, Руби все мяла в руках свои карты и неосознанно улыбалась, и ее улыбка была растерянной и глупой, как у двоечника, находящегося в шаге от зачета, которому для получения этого зачета нужно преодолеть последнее незначительное препятствие — решить дифференциальное уравнение. И все бы ничего, вот только в уравнении Томми МакНевилла все производные имели статус нуждающихся в определении. Руби было понятно каждое слово, произнесенное Томом, и в то же время она не понимала ровным счетом ничего, детали складывались в картину настолько неестественную и параноическую, что она не укладывалась в голове. Предельно ясно было, разве что, только одно: этому парню нужна была помощь — как минимум психолога. Как максимум — кого-то из близких или друзей, кто готов был поверить его словам.

Какое-то время Руби благоразумно молчала.
"Ты свихнулся, Томми!" — все, что она могла сейчас сказать, но что-то удерживало ее. Может быть, уверенность, с которой МакНевилл пересказывал свою историю, может быть, молчаливое согласие Дина, с сосредоточенным лицом позволяющим нести Тому всю эту чушь и изредка кивающим — с пониманием и даже некой обреченностью, а может все дело было в ветре и в необъяснимой перемене карт… Она не знала точно, но в глубине души, наверное, хотела поверить, что все это не просто так и что за таинственными событиями, о которых в Рэдстоне нынче не принято говорить открыто, стоит нечто иное, нежели прорыв плотины. Поверить в историю про подростков, начавших свое приключение в духе лучших рассказов Рэя Брэдбери и закончивших его с таким трагичным итогом; в духов, в эффект бабочки, в существование той стороны, где до сих пор их ждет балбес и повеса Ронни Фолк…
Руби не знала, что она сейчас должна была сказать или сделать. И тогда она просто положила свои карты на стол.
— Я проиграла. — Сказала она так, будто это имело какое-то отношение к исповеди МакНевилла. — Поэтому, если я чем-то могу помочь…

Руби пришлось прищуриться, когда налетел ветер, неожиданно горячий даже для их короткого лета и характерный скорее уж для Солнечного пояса. Наверное, такой ветер, прогретый солнцем, должен гонять перекати-поле где-нибудь в аризонских пустошах и обжигать лица настоящих ковбоев, жесткие лица с обветренной кожей и бесприветным взглядом, которые в ее представлении ни капельки не изменились со времен покорения Запада. У нее же, не привыкшей к этому сухому и жаркому воздуху, заслезились глаза. И в другое время этот загулявший, заблудившийся в холодных широтах южный вихрь позабавил бы Руби, но сейчас она почему-то ощущала тревогу.

Этот ветер был странный — она почувствовала его горячее касание и его силу, но в то же время росшие в саду яблони едва ли зашелестели ветвями, а лежавшие на столе карты даже не дрогнули. Но он как будто принес с собой неуловимые изменения. Руби поняла это по тому, как повели себя мальчики: Дин казался озадаченным, Томми вскочил и заозирался, словно его кто-то окликнул. Руби рефлекторно посмотрела по сторонам вместе с ним, но никого не заметила. А потом опустила взгляд на свои карты.
— Э-э! Это еще что?
У нее точно было две пары. А теперь ее руки сжимали пять карт совершенно разных масти и порядка!

Пожалуй, ранний подъем оказался для Фумико слишком ранним — она собиралась к бабушке в полусонном состоянии и вряд ли бы даже поняла, что натянула свое платье задом наперед или сделала на голове один хвостик вместо двух, если бы Юрико не отчитала ее и не привела в порядок. Было стыдно — но сонно было гораздо сильнее, поэтому взять себя в руки у Фумико решительно не получалось и всю дорогу до станции она плелась, вцепившись в папину руку, усиленно зевая и совсем не обращая внимание ни на что вокруг. И уже в поезде, убаюканная мерным покачиванием вагона и перестуком колес, самозабвенно сопела всю дорогу и не проснулась, даже когда папа взял ее на руки, чтобы спуститься на перрон уже в Оисо. Фумико можно было понять: кто угодно не захотел бы просыпаться, если бы во сне он играл в кой-кой с говорящим рыжим котом, а потом качался с ним на качелях, обсуждая новости и вечерние телепередачи. А ведь Фумико именно этим и занималась!

Удивительно, но папа разбудил Фумико именно тогда, когда она и ее рыжий друг успели обсудить все самое важное. Это было очень здорово, но гораздо больше обрадовал знакомый и родной вид их дома и сада и, конечно, встреча с бабушкой! Фумико бросилась к ней, едва отец опустил ее на землю. Бросилась, совсем забыв о правилах приличия, и осознала, что папа и Юрико почему-то не сразу побежали следом и на секундочку задержались позади, уже только когда прижалась к бабушке, обхватив ее руками. Но сейчас, в отличие от того случая ранним утром, она не почувствовала себя неловко. Вот если бы она не поприветствовала бабушку как положено и при этом была в платье задом наперед и с одним хвостиком на голове — вот это да, вот это было бы плохо. А так — ничего страшного!
Кроме того, была еще целая куча вещей, которые являлись куда важнее — ведь с этого самого дня начинаются их с сестрой летние приключения, а значит надо было как следует к ним подготовиться!

Для начала хорошо бы проверить их коллекцию разноцветных камушков и стеклышек, ярких перышек, переливающихся крыльев жуков и много чего еще красивого и удивительного, что Фумико за прошлое лето насобирала в саду и бережно упрятала в коробке из-под обуви в бывшей дедовой мастерской. Коробка была полна лишь наполовину, так что этим летом у сестер будет много работы — Фумико планировала довести их гремящую, звенящую и блестящую коллекцию до совершенства!
Затем, разумеется, нужно найти ее друга Барельефа. Наверное, искать его придется за воротами, ведь с прошлого раза, когда бабушка выгнала его с кухни метлой, он не очень-то любил заглядывать к ним в гости и привык держаться подальше. Хотя, если он узнает, что девочки снова приехали, то наверняка придет! Но чтобы отметить дружескую встречу, неплохо было бы раздобыть молока.
Еще нужно было проверить, все ли в комнате осталось на своих местах с их последнего приезда, и если это не так, то провести расследование. Еще — помочь бабушке с ужином; еще — постараться не пропустить вечерние мультики; еще — сыграть с бабушкой обязательную партию в Ханафуду и удивить ее тем, насколько хороши они с Юрико стали в сравнении с прошлым разом!
Ох, дел было столько, что все они в голове едва ли укладывались, и Фумико немного беспокоилась оттого, что может забыть про те из них, которые уложились неровно. А что если вывалятся или, что еще хуже, вылетят — например, папа однажды говорил, как что-то вылетело у него из головы, — и она забудет? Лучше начинать незамедлительно!
Поэтому, когда с обниманиями было покончено, Фумико осторожно подергала сестру за рукав и очень недвусмысленно показала пальчиком на кладовую.

День оказался долгим, ярким, пересыщенным ситуациями, лицами и знакомствами, короткими диалогами, перепалками и быстрыми расставаниями. Брук, кажется, едва ли обошла и половину того пространства, что занимало все мероприятие, но уже к вечеру была совершенно уставшей. Хотя эта усталость и была радостной, Брук ждала вечера, ждала, когда жара спадет, а с ней немного спадет и градус всеобщего безрассудного куража. И вечерние сумерки наступили неожиданно быстро — заходящее, но все еще горячее солнце закрыли тучи, а электрогенераторы вдруг отключились, как по сговору. И несмотря на то, что у каждого в руках была своя собственная искра — тлеющая сигарета, подсвеченный экран мобильного телефона, свеча или бумажный фонарик, сложенный на восточный манер, — в каком-то общем, глобальном смысле, свет кончился.
Но даже конец света съехавшиеся на фестиваль люди встречали с бесшабашным весельем: гогоча и перекрикивая друг друга, поминали Нострадамуса, жгли костры, пели песни и устраивали танцы, хаотично двигаясь вокруг огня в растянутых футболках и изрезанных джинсах, — им не нужно было электричество, чтобы продолжить праздник, пускай даже в таком диком, почти первобытном виде, — они плескались в воде, их страх был заглушен алкоголем и не мог остановить от разудалых прыжков с берега прямо в пугающе-черную глубину лесного озера. Это было по-своему удивительно, казалось, что бы ни произошло, "Дыхание жизни" не прекратится, и Брук с улыбкой подумала, что только проливной дождь сейчас способен немного сбить темп этого дыхания. Иногда небо громыхало, и очерченные всполохами нависшие над Кесвудом тяжелые тучи обещали этот дождь, но его все не было — была только духота, и момент, когда ее должна пробить первая капля, все оттягивался.

Брук чиркнула зажигалкой, закурила, и снова спрятала сигареты в нагрудный карман джинсовой куртки, которую все это время носила с собой. Таскала весь чертов день, перекладывая из руки в руку и не зная куда день. Это было глупо, но в каком-то смысле правильно — ей нравились ребята, с которыми она приехала на фестиваль, но оставлять в их ведении свои личные вещи она не решилась. И очень скоро мысленно поблагодарила себя за эту свою нерешительность.
Их не было. Несмотря на темноту, несмотря на тяжелый и яркий на события день, который запросто мог ее вымотать и сбить с толку, Брук отчего-то была уверена, что вернулась ровно на то же место, где раньше стоял их трейлер — но теперь его не было. Может, они и отъехали всего на сотню метров, выбрав место получше или перебравшись ближе к озеру, где берег был посвободнее, но найти их сейчас не представлялось возможным.
— Какого черта... — Вместе со струей дыма выдохнула Брук.
Она схватилась за телефон, но вдруг поняла, что оставила ребятам свой номер на всякий случай и не попросила ничей взамен. Сейчас бы услышать где-нибудь рядом мамин голос: "Какая же ты все-таки безответственная!"
Брук усмехнулась. Вышло, может быть, иронично, но на самом деле ей было не до смеха — было чертовски обидно, и вкрадчивое гадливое ощущение, когда теряешь контроль над ситуацией и уверенность стремительно тает, начало наводить на мысли о том, что на этом празднике жизни она уже не может чувствовать себя как дома и не может разделить с окружающими ее людьми того веселья, которым пропитался за день весь Кесвуд. Для нее праздник закончился. Одна одна, в темноте среди массы незнакомых людей — и без ночлега. Легко вести себя смело и по-хозяйски где угодно, когда за спиной есть хотя бы какой-никакой гарант, — кучка малознакомых ребят и лежанка, на которой можно отоспаться, — но сейчас долбаный фундамент для всей ее уверенности просто взял и испарился.

— Вот ведь мудаки.
Брук зло отбросила недокуренную сигарету, но тут же полезла за новой. Она немного занервничала. Ей, черт возьми, нужно было что-то решить. Звонить родителям не хотелось — это крайний случай и равносильно признанию, что тебя охватила паника. Нет уж. Что угодно, кроме задушевного разговора с предками.
Вполне вероятно, если поискать и поспрашивать, можно найти людей, которым погода или перебои с электричеством подпортили настроение, и они пакуют свои вещички. Брук предположение показалось вполне весомым, она осмотрелась и направилась к ближайшему костру. Осторожно ковыряя горящие головешки палочкой, его поддерживала женщина, которая показалась смутно знакомой. Приглядевшись, Брук узнала ее — краем уха слышала, как та искала организаторов. И тогда еще эта тетка показалась Брук какой-то до абсурдности официальной и серьезной в этом своем костюме, а потому смешной. Такими же нелепыми и смешными бывают какие-нибудь активистки "Пролайф", выступающие на митингах против абортов, — тридцати-сорокалетние тетки в строгих костюмах и смешных шляпках прямиком из середины двадцатого века, которые, вероятно, сами-то и не залетали ни разу, потому что настолько скучные и серые, что никто не стал бы их трахать даже под бутылку виски.
Но может быть, что первое впечатление оказалось ошибочным, верно? Сейчас эта "училка" просто казалась женщиной, очутившейся не в то время и не в том месте. И Брук направилась к ней, мысленно, впрочем, пообещав себе тут же развернуться и уйти, едва ее спросят, не было ли у нее сегодня случайного незащищенного секса.
— Привет. — Она опустилась на траву недалеко от костра. — Знаете, тут стоял трейлер. Мы с ребятами приехали… Но они, похоже, перебрались в другое место. Вы ничего такого не видели?

— В общем и целом Марк прав. — Она отпила кофе. — Я думала, что мы разок скинем и доберем, но если вам нужна фаза торгов…
Руби на секунду задумалась. Пожалуй, самый простой способ игры с один обменом неплохо работал, когда они с Джонни или с Марком играли один на один. И обычно потребность в такой игре возникала только тогда, когда они не могли определиться, чья сегодня очередь делать уборку, или помогать маме в саду, или еще что-то такое. Руби уже и припомнить не могла, как давно они не собирались покидать в карты втроем или тем более всей семьей.
— Ладно, раз так, — наконец продолжила она, — давайте поднимать ставки. Как-то мы играли по одной схеме… Было круто! Короче. Торговаться нам нечем, поэтому торги будут в качестве, кхм, барьеров. На первом круге — то есть он уже идет, ага — желание будет простецким. Что-то такое, что можно выполнить, не выходя из-за стола. Например, рассказать какой-нибудь забавный факт о себе. Да, точно, вот такое и будет условие. Если пасуете до первых торгов — выкладываете веселенькую историю. Если нет — едем дальше. Скидываем и берем, смотрим и решаем. Сдавшийся на втором круге выполняет одно коллективное желание. Обсудим и придумаем что-нибудь. Затем последний раунд, если решаетесь — скидываете сколько надо и набираете. И вскрываем карты. Тот, кто проигрывает на этом этапе, выполняет два желания — по одному от каждого участвовавшего. Ага, вот именно, — она повернулась к брату, — те, кто струсил с самого начала, лишаются привилегии загадывать!

Брук не очень любила выбираться с предками в загородный дом. Дело даже не в том, что городская жизнь была ей больше по нраву или она не ценила те дни полноценного отдыха, умиротворения, единения с семьей наконец, которые такая поездка могла принести, просто… Просто все это херня собачья. Почему она должна торчать здесь, копаясь вместе с Эшли в клумбе с долбаной геранью или помогая отцу выкрасить беседку — черт возьми, да она красила так, что Дэвиду, скорбно вздыхая, приходилось все за ней переделывать, — если дома ее ждали друзья, шумные послеобеденные посиделки в "Сбарро", ночные тусовки, Ханисакл Опен-эйр, на который она так хотела попасть, даже любимая волейбольная площадка Вли, в конце-то концов, если весь Лонг-Айленд был к ее услугам!
Да, именно так, все-таки она вся, до мозга костей, принадлежала искрящимся на солнце застекленным высоткам, горячему асфальту, сабвэям с взвесью запахов отсыревшего бетона, креозота и людей — множества и множества людей, — супермаркетам, торговым центрам площадями в десятки тысяч акров и, конечно, интернету. Ее дом был там, и жаль, что родители этого никогда не осознавали — город, кажется, начинал тяготить их, и чем старше они становились, тем сильнее. Где-то в глубине души Брук понимала это, равно как понимала их потребность выбираться в свободное время за городскую черту и просто отдыхать, любуясь тем, как наливаются плоды яблони, которую они вместе посадили лет шесть или семь назад, когда сама Брук была еще слишком юна и глупа, чтобы восторгаться такими несущественными вещами. Понимала, но это знание никак не оправдывало причину, по которой она тоже должна была торчать здесь.
Сейчас ей не нужен был отдых. И не нужны были цветы, яблоки и беседки — она не хотела терять свое лето здесь, может быть, последнее такое в ее жизни беспечное лето, которое отделит юность навсегда, подведет черту или отсечет, как нож отсекает ломоть хлеба. Вернуться назад и сесть за руль своей "громовой птицы" — вот чего сейчас больше всего хотелось.

Но Брук не была бы собой, если бы не нашла выход. Ну конечно! "Дыхание жизни", Кесвуд — вот то, что ей нужно! И не так далеко, всего-то пяток миль. Если удрать сейчас, сославшись на то, что Мардж, дочка соседей Бишопов — ну, почти соседей, расстояния тут все-таки были вещью довольно относительной, — позвала ее покидать карты на целый вечер, то спохватятся ее далеко не сразу. И что интересно, она ведь слышала раньше о Кесвуде — и почему никогда не интересовалась? Наверное, всегда считала его мероприятием второго сорта, вроде как для неудачников. Ну что ж, сейчас она, можно сказать, сама оказалась в позиции неудачника, так что выбирать ей не приходилось.
Однако, все сложилось довольно неплохо и как-то само собой, когда на той же страничке, где увидела рекламу фестиваля, она наткнулась на беседу, в которой компания явно давно знакомых людей обсуждала поездку и заодно зазывала новые лица, предлагая халявное место в трейлере. Оказалось, вся их тусовка когда-то училась в том же колледже, куда в этом году предки собрались отправить и ее. Брук осторожно прощупала почву, заверила, что не собирается их слишком уж стеснять, может быть, пробудет на фестивале всего день или парочку — пока предки не пригрозят выслать за ней полицию штата, — и согласилась, разумеется, что с нее причитается за пиво и прочие ништяки. И они без лишней суеты пообещали подвезти и даже подыскать ей что-нибудь для ночлега, а потом проводить до какой-нибудь ближней остановки или типа помочь с такси, короче, оказались очень классными и милыми ребятами. Да, она никого из них знать не знала — но эй, ведь их уже связывал общий колледж, верно? К тому же, она больше не деточка и смекает, что к чему!
В общем, Брук не сомневалась слишком долго, и стоило признать, что она все сделала правильно: компания оказалась и правда довольно дружной и приветливой, а поездка в трейлере прошла весело и практически незаметно. И вот она уже здесь — в девственном лесу, если не считать рядов палаток, катающихся под ногами алюминиевых банок и подавленных сигаретных фильтров, у не менее девственного озера, но самое главное — в обществе людей, находящихся на одной волне. Брук чувствовала подъем, она потихоньку вливалась в эту шумную и кипучую массу, подогреваемую жарким солнцем — черт, как же все-таки пекло, — ей не хватало, может быть, немного осмотреться. Место было новым, народу была тьма, и, здраво рассудив, что не мешало бы прикинуть, кто тут кто, где организаторы, где выступающие, а куда нет интереса соваться, Брук отправилась на разведку, пообещав доложить обо всем своим новым друзьям.

Чуть прищурившись, с едва уловимым оттенком осуждения во взгляде Руби наблюдала за Томом, управляющимся со своим велосипедом и деловито отказывающимся от предложенной помощи, держась так, будто ничего и не произошло, и только когда МакНевилл развел руки в стороны, она, инстинктивно поняв, что за этим последует, отвела глаза и на миг замерла в напряженном предчувствии. Руби представляла, насколько болезненно это может быть — и в тот момент, когда раздался звучный хлопок, что-то внутри нее съежилось от этой боли.

Может быть, Томми таким образом просто приводил себя в чувство. Может быть, короткая опаляющая вспышка помогала ему заглушить чувство неловкости и обиды, вызванное этим глупым недоразумением. А может, что за этим крылось что-то еще.
Руби не знала и не считала нужным так уж заострять на этом внимание, все получилось как-то само собой, однако она могла понять МакНевилла — ведь иногда и сама поступала так. Наверное, время от времени все поступали. Били себя по щекам, закусывали губы или кожу на пальцах до крови, в отчаянии колотили кулаками в стену, причиняя себе подобную боль, иногда настолько сильную, что она была способна смести все другие ощущения подобно яростной волне, выбивающей дух из груди, а из глаз — слезы, и все только затем, чтобы пережить, перебороть ее — и когда она отхлынет, немного реабилитироваться в своих глазах.

Но не в чужих — с этим, разумеется, должна была помочь сигарета. Сигарета — это такой простой и надежный инструмент, помогающий мгновенно сменить тему, заставляющий окруживших тебя сверстников, скептически посматривающих на твои оцарапанные ладони, на твой старый велосипед или застиранные джинсы и задающих неудобные вопросы, растерянно вспоминать, не завалялась ли где-нибудь у них пачка "Американ спирит" и зажигалка. И вот спустя полминуты ты уже затягиваешься и, запрокинув голову, выдыхаешь струю сизого дыма прямо в небо и кончиком языка неосознанно касаешься зубов, где осел и не истончился еще привкус жженого табака — хорошего табака, откуда-нибудь из Кентукки, — и забываешь, что только сейчас неловко поднимался с земли, и знаешь, что все остальные тоже забыли об этом и о том, что твои руки горят от забившегося в кожу песка, просто потому что сигарета, зажатая в твоих ободранных и грязных пальцах, выглядит нереально круто.

Руби улыбнулась своим мыслям, таким забавным, глупым и правдивым одновременно.
— Может, дома есть. — Подала она голос и кивнула брату. — Могу поспорить, что если посмотрю в зимней куртке Джонни, то найду курево в два счета. Но сначала лучше сделаю всем кофе. Давайте дуйте на кухню, а я пока пошарю в ящике для лекарств.
Руби развернулась и пошлепала к дому, добавив, не оборачиваясь:
— Велик оставь у ограды, Том. Здесь его никто не тронет.

— Можно пойти в сад, — откликнулась Руби, снимая кофе с плиты.
Она захлопала дверцами навесных ящиков в поисках посуды. Грязную кружку Марка Руби видела стоящей рядом с раковиной — и даже не подумала ее помыть, — поэтому брату досталась чашка из сервиза, ровно такая же, как для Дина и Томми.
Похожий сервиз, наверное, есть в каждой семье. Такой средней паршивости набор, купленный на какой-нибудь распродаже, он обычно пылится где-то на дальних полках и используется по назначению исключительно в тех случаях, когда приходят гости. Но так уж получалось, что у Осборнов особенно долго он без дела никогда и не стоял.

— Там есть лавочка, — между тем продолжала Руби, разливая горячий кофе по чашкам.
— Ага, лавочка. И столик. — Отозвался Марк, укладывая бутерброды в стопку. — Секите, парни, сейчас она предложит взять карты и покидать в покер.
— Предлагаю взять карты и покидать в покер. — Руби ответила совершенно спокойно, похоже было, что это нормальное дело и к комментариям брата она была готова.
— На желание. — Снова вставил Марк.
— На желание. Играть просто так неинтересно. Тот, кто первый пасует или набирает меньше всех, исполняет желание победителя.

Руби обернулась. В ее руках был поднос с тремя одинаковыми чашками нежно-голубого цвета и одной белой с надписью "Давай поговорим", пачкой ложек, а также сахарницей. Она подошла к Дину и всучила поднос ему.
— На, тащи. Он покажет, — она мотнула головой на брата, пытающегося поудобнее перехватить высоченную бутербродную башню, — я скоро.
Руби выложила сигареты на стол перед Томом и выбежала из кухни. Она вышла в сад действительно скоро — и уже в бежевом легком свитере, нормальных джинсах и кедах. Руби уселась за стол.
— Эй-эй! Белая моя! — Она едва успела утащить свою чашку из-под руки брата. — И убери поднос куда-нибудь. Место нам понадобится!
На стол упала колода карт.

Руби прихорашивалась. Она уже вышла из душа, успела накрасить ногти на руках и ногах в розовый цвет, сделала из старых джинсов себе новые домашние шорты и в стопках белья наконец нашла ту самую звездно-полосатую футболку, а сейчас разложила гладильную доску и уверенно водила утюгом по любимой белой рубашке в лиловую полоску.
Когда-то эта рубашка принадлежала Джонни и ужасно ему не нравилась, хотя на взгляд самой Руби брат смотрелся бы в ней просто потрясающе. Он купил ее, кажется, в "Молл оф Америка", когда гонял с друзьями из колледжа в Миннеаполис, а одевал по собственным словам всего раз — в примерочной. Он отправил ее домой — Марку, но Руби решила, что такая классная рубашка слишком хороша для этого балбеса и прихапала ее себе. Странно, но эта вещь, простой предмет гардероба, ассоциировалась для Руби с очень многими другими штуками: с образом брата, с запахом его любимых "Бэнсон энд Хэджес", которого на этой рубашке никак не могло остаться, с Вирджинией и ее колледжем, да хоть с тем же торговым центром, о котором Джонни столько трепался и который якобы за год обслуживал одних туристов в несколько раз больше, чем все население Миннесоты, и вмещал где-то внутри своих стен кучу кинотеатров, поле для гольфа и даже часовню для бракосочетаний — иными словами, два-три мелких городка вроде их Рэдстона. Действительно, странный и глупый ассоциативный ряд, но в то же время делавший сшитые меж собой куски ткани такими особенными.

Руби возюкала утюгом и думала о том, что люди порой очень сильно могут привязываться к чему-то. В подтверждение ее слов, вместе с фирменными гитарными запилами Хэда и Филди, из проигрывателя доносился голос Джонатана Дэвиса, певшего о том же самом — и Руби, потихоньку пританцовывая, подпевала ему:

"Эй! Ты говоришь, что она — все, чего ты желаешь.
Лжец!
Эй! Ты думаешь, что сможешь залить этот огонь?
Лжец!"*

Неожиданно на самой высокой ноте к песне добавились грохот и трезвон велосипедного звонка, а возмущенный голос ее братца, доносившийся с улицы, сумел заглушить даже ревевшего Дэвиса. Руби отставила утюг, подлетела к окну и выглянула наружу, высунувшись едва ли не на половину. Она заметила парня, поднимавшего с земли свой велосипед, и стоявшего рядом набычившегося Марка, ко всему прочему сжимавшего в руке приличного размера гаечный ключ.
— Марк! Эй! — Руби замахала руками, привлекая к себе внимание. — Ты что, огрел его? Какого черта вы тут творите?
Она внимательно присмотрелась к "пострадавшему" и с удивлением узнала в нем МакНевилла. Это было уже интересно! На секундочку Руби подумала, что Том и ее братец могли пересечься не в то время не в том месте и что-то не поделить, поэтому МакНевилл приехал выяснять отношения — но с ходу получил ключом. Зная Марка и немного зная Томми, она сочла такой вариант развития событий довольно правдивым. Но это же значило, что лучше было вмешаться.
— Не трогай его! — Непонятно, кому из них двоих крикнула Руби и скрылась. — Я спускаюсь!

— Что за фигня? — Бормотала она, уже поменяв футболку на недоглаженную рубашку и застегивая ту на ходу.
Руби пронеслась по лестнице, в прихожей сунула ноги в первые попавшиеся сланцы — ими оказались мамины любимые "Американ Игл" — и выскочила во двор. А во дворе компания уже успела прибавиться, и вместе с Руби к ребятам подходил главный молчун школы Пайнкон. Как его? Дэн? Дин? Короче, парень с сорок первым штатом в фамилии.
— Йо! Что за сходка у вас тут? — Без лишних приветствий и расшаркиваний начала Руби.

*Liar - ссылка